Пилот `Штуки`. Мемуары аса люфтваффе - Ганс-Ульрих Рудель

Невозмутимое спокойствие Шарновски оставляет меня немым. Но я знаю одно: я все еще в воздухе. И это знание помогает мне сосредоточиться. Верно, что даже при полной тяге я не могу лететь быстрее, но приборы показывают, что я начинаю карабкаться вверх, и этого уже достаточно. Компас показывает строго на Запад, совсем неплохо. Нужно надеяться, что эта штука еще работает. Я не отрываю глаз от приборов, как будто гипнотизирую их силой воли. Наше спасение зависит от них. Я должен тянуть ручку со всей силы, иначе «шарик» опять соскользнет в угол. Я управляю самолетом осторожно, как будто это живое существо. Я упрашиваю его вслух, и внезапно вспоминаю о Верной Руке и его лошади.

Шарновски прерывает мои мысли.

«У нас две дырки в крыльях, и из них торчит пара березок. Мы также потеряли кусок элерона и закрылок».

Я оглядываюсь назад и понимаю, что вышел из самого нижнего облачного слоя и сейчас лечу уже над ним. Снова дневной свет! Я вижу, что Шарновски прав. Две больших дыры в каждом из крыльев доходят до главного лонжерона и в них торчат куски березовых веток. Я начинаю понимать: дырки в крыльях объясняют потерю скорости, отсюда и трудности с управлением машиной. Как долго доблестный Ю-87 сможет это выдержать? Я догадываюсь, что нахожусь должно быть в 50 км от линии фронта. Сейчас и только сейчас я вспоминаю о моем грузе бомб. Я сбрасываю их и лететь становится легче. Во время каждой вылазки мы встречаемся с истребителями противника. Сегодня одному из них даже не понадобиться стрелять в меня, чтобы сбить, ему достаточно просто посмотреть недружелюбно в мою сторону. К счастью, я не вижу ни одного истребителя. Наконец я пересекаю линию фронта и медленно приближаюсь к нашему аэродрому.

Я прикажу Шарновски немедленно прыгать с парашютом. Я отдам этот приказ на тот случай, если я не смогу больше управлять самолетом. Я воссоздаю в памяти недавнее чудо, которое продлило мне жизнь: разразилась гроза; после того как я привел в инструменты в рабочее положение и выравнивал машину, я оказался очень близко к земле. На такой скорости я, должно быть, пролетел между двумя березами и именно там я подцепил эти ветви. Невиданная удача — дыры находятся посредине крыльев и березы не задели пропеллер, иначе полет закончился бы за несколько секунд. Сохранить стабильность полета после такого потрясения и доставить меня домой благополучно не смог бы ни один самолет за исключением Ю-87.

Обратный полет занимает гораздо больше времени но, наконец, прямо перед собой я вижу Сольцы. Напряжение спадает, и я снова распрямляю плечи. Над Сольцами патрулирует несколько наших истребителей и до аэродрома остается уже совсем немного.

«Шарновски, тебе нужно будет выброситься с парашютом над летным полем».

Я абсолютно не имею понятия, на что моя машина похожа с земли и как дыры в крыльях повлияют на ее аэродинамику при посадке. Сейчас следует по возможности избежать лишних жертв.

«Я не буду прыгать. У вас все получится», отвечает он своим обычным голосом. Что на это можно ответить?

Аэродром прямо под нами. Я смотрю на него новыми глазами. И вид у него какой-то домашний. Здесь мой самолет мог бы отдохнуть. Здесь мои товарищи, знакомые лица. Где-то там внизу висит мой китель. В кармане — последнее письмо, полученное из дома. Что в нем написала мама? Нужно было читать внимательнее!

Эскадрилья, похоже, на построении. Может быть, получают задание на следующий вылет? В таком случае мы должны поторопиться. Вот все уставились на наш самолет и разбегаются, чтобы освободить мне полосу. Я готовлюсь сесть и снижаю скорость насколько это возможно. Наконец-то приземление! Мой самолет еще долго несется по земле. Кто-то бежит рядом с нами последнюю сотню метров. Я вылезаю из самолета, за мной спускается Шарновски с безразличным видом. Вот коллеги окружили нас и хлопают по спинам. Я торопливо прокладываю себе путь через толпу встречающих и рапортую командиру: «Пилот Рудель вернулся с задания. Особый инцидент — контакт с землей в районе цели — самолет временно к полету не пригоден».

Стин пожимает нам руки, на его лице — улыбка. Затем он идет в штабную палатку. Конечно же, мы должны повторить свою историю всем остальным. Они рассказывают, как построились для того, чтобы услышать краткую поминальную речь командира. «Пилот-офицер Рудель и его экипаж попытались выполнить невозможное. Они атаковали цель, спикировав на нее через грозу, и смерть настигла их». Он только-только наполнил воздухом легкие, чтобы начать новое предложение, когда наш поврежденный Ю-87 появился над аэродромом. Стин побледнел от волнения и быстро распустил строй. Даже сейчас в палатке он отказывается поверить, что я не просто спикировал в бурю, а был поглощен чернотой, потому что летел слишком близко к его самолету в тот момент, когда он начал делать разворот.

«Я уверяю вас, это было не нарочно».

«Ерунда! Именно этого от вас и можно было ожидать. Вы намеренно остались, чтобы атаковать станцию».

«Вы меня переоцениваете».

«Будущее докажет, что я был прав. Мы сейчас опять вылетаем».

Часом позже я лечу рядом с ним в другом самолете на бомбежку целей в Лужском секторе. Вечером я снимаю внутренне напряжение и физическую усталость в игре. После этого я делаю нечто чрезвычайно важное: сплю как убитый.

На следующее утро наша цель — Новгород, где большой мост через Волхов рухнул под нашими бомбами. Пока еще не слишком поздно, Советы пытаются перевести как можно больше людей и имущества через Волхов и Ловать, которая впадает в озеро Ильмень с юга. Поэтому мы должны продолжать атаки на мосты. Их уничтожение откладывает переправу, но не надолго, мы понимаем это очень быстро. Рядом быстро строятся понтонные мосты: Советы упорно залатывают ущерб, который мы им нанесли.

Эти постоянные полеты приносят с собой симптомы усталости, иногда с обескураживающими результатами. Командир очень быстро их замечает. Во избежание ошибок оперативные приказы из полка, которые передаются по телефону в полночь или даже позднее должны прослушиваться и записываться Стином и мной одновременно. В некоторых случаях утром начинается непонимание, за которое, как каждый из нас убежден, остальные бранят именно его. Причина этого — только действительно всеобщее истощение сил.

Командир и я должны совместно прослушать полуночные инструкции из штаба авиаполка. Однажды в штабной палатке звонит телефон. Командир полка на проводе.

«Стин, встречаемся с истребителями эскорта в 5 утра над Батайским».

Точное место очень важно. Мы ищем его на карте с помощью карманного фонарика, но не находим никакого Батайского. Без подсказки мы не можем догадаться, где это место находится. Наша отчаяние так же велико, как и Россия. Наконец Стин говорит: «Прошу прощения, господин полковник. Я не могу найти это место на карте».

Тотчас же сердитый голос командира полка пронзительно лает с берлинским акцентом: «Что!? Называете себя командиром эскадрильи и не знаете, где находится какое-то Батайское!».

«Господин полковник, пожалуйста, дайте мне координаты», говорит Стин.